|
Итак, испытанные в прошлом гонения встают в памяти, способствуя своеобразной изоляции польского мученичества: страдания поляков в известной степени отрываются от страданий других «народов Советского Союза», а таким образом и от страданий самих россиян. Неужели — как и евреи — поляки так охотно подчеркивали неповторимость, уникальность, исключительность только собственной жертвы? А в свою очередь в россиянах en bloc видели прежде всего виновников преступлений и редко — таких же жертв геноцида, жертв бесчеловечной коммунистической системы, воплощенной в жизнь особым «интернационалом», в котором не последнюю роль играли наши земляки (Дзержинский, Мархлевский)? За атеистический коммунизм ответственность приписывается почти исключительно россиянам — Обидчикам par excellence.
Нужно ли делать отсюда вывод, что польскими глазами трудно объективно смотреть на российские проблемы, что изведанная обида, а стало быть, врожденная травма довольно часто деформирует польское видение этой страны? Можно ли полагать, что страх, исторически объяснимое предубеждение по отношению к России, миф-стереотип извечного врага сверх меры искажают в нашем воображении очень непростую ситуацию, сложившуюся после падения коммунизма на востоке? Способны ли мы понять эту сегодняшнюю российскую смуту, это хитросплетение различных возможностей, откуда может вылететь как «светлый мотылек», так и «темная бабочка, грязной ночи племя» (Мицкевич)? Разве тот, кто придерживается старых представлений и застывших стереотипов, сможет различить, что в самой России является остатком международной коммунистической идеологии, что — продолжением царской имперской идеи, а что уже предвещает иную — также в будущем возможную — нетоталитарную действительность?
После 1989 года Польша видит шанс резкого поворота на Запад. Дверь в Европу открылась, страстное желание принадлежать латинскому миру овладело умами после полувека принудительной дружбы с восточным коммунизмом. Западничество, это известное польское пристрастие, влечет за собой отталкивание Востока. Однако психологический механизм в данном случае сложнее. Польша так сильно отталкивает Восток не только из-за любви к Западу. Накал страстей иногда является признаком внутренней борьбы. Ожесточенная антивосточная риторика прикрывает то, что мы боремся сами с собой. Ибо Восток — это, так сказать, плоть нашей плоти, непризнанная часть нашей души. Славянской ли души?
Но дело не только в общих славянских корнях русских и поляков, в особенности славянской ментальности, восхваляемой Гердером, а скорее в незаконченном процессе модернизации. Немецкие историки устанавливают что-то вроде разрыва Ost-West-Gefalle на Эльбе. Это значит, что развитие цивилизации на западе Европы пошло быстрее, чем на востоке. Следовательно, наша ментальность застряла на этапе — в сравнении с Западом — «первобытной» стихийности, спонтанности, если хотите, искренности, сердечности и т. п. Все это особенности, которые поляки разделяют с русскими. Ибо и полякам, и русским не хватает не только твердой школы протестантской, «мелкобуржуазной», даже мещанской рациональности, холодной деловитости, рассчитанного подхода, но и подхода честного, добросовестного в отношении повседневных обязанностей — то есть не хватает всего того, что с таким беспредельным отвращением описывает Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях».
|
