|
Над историей наших взаимоотношений довлели три проклятия, и их исторические корни так глубоки, как некоторые темы настоящей конференции. Первое: потеря Польшей государственной независимости. Второе: угроза утраты национального самосознания, связанная с захватническим гнетом. Третье: цивилизационное запаздывание, актуальное и по сей день.
Что касается потери независимости, то в русском контексте именно она требует некоторых уточнений. В отношении ни одного из захватчиков этот вопрос не был так сложен, как в отношении России, поскольку речь шла о независимости в границах после 1772 года. «Цельность» Речи Посполитой была догматом польских национально-освободительных стремлений, и ее добивались также все польско-российские революционные союзы. С другой же стороны, насколько можно судить, в течение двухсот лет не было ни одного русского, который был бы готов обсуждать с поляками вопрос «западных губерний». Эта терминологическая разница — с польской стороны «отнятые земли», а с российской «западные губернии» — как нельзя более выразительно показывает драматическое расхождение двух исторических перспектив.
Рижский мирный договор 1921 года, являвшийся своего рода компромиссом, был компромиссом вынужденным и неприемлемым. Поляки считали свою независимость урезанной — русские потом, при Сталине, заключили союз с Гитлером, чтобы «объединиться». После Второй мировой войны согласиться с решениями ялтинской конференции было для поляков процессом травмирующим — русские до сих пор бывшие «западные губернии» считают сферой своего влияния, внутренней империей. Что из всего этого следует? А то, что источник эмоционального накала польско-российского взаимопереплетения не в тайных чертах народной души, а в совершенно конкретном многовековом соперничестве — имперском ли, колониальном ли — на тех самых землях, которые не являются ни польскими, ни российскими. Возникновение на них независимых государств — Литвы, Беларуси, Украины — медленно этот источник засыпает.
Взаимопереплетение, несомненно, остается, хотя его эмоциональный накал ощутимо ослабевает. Мы приближаемся к восприятию России Юлиушем Мерошевским, который был одновременно историческим пророком и политическим реалистом, отдаляясь от восприятия Стефана Жеромского, хотя и великого духом и талантом, но никогда не избавившегося от антироссийского комплекса. Одной из причин этого комплекса была угроза утраты национального самосознания, которая, хотя сейчас и кажется невероятной, была реальна и как нельзя более сильно ощутима в последней четверти XIX века, то есть в годы детства и юности автора «Сизифова труда». Об этом свидетельствуют не только данное произведение и имеющие документальную ценность «Дневники» Стефана Жеромского, писавшиеся не для славы, но и вся литература «человеческого документа» времен Хурки и Апухтина.
|
